Неточные совпадения
Яков угрюм,
говорит неохотно,
Вожжи у Якова дрожмя дрожат,
Крестится: «Чур меня, сила нечистая!»
Шепчет: «Рассыпься!» (мутил его
враг).
Он был беден, мечтал о миллионах, а для денег не сделал бы лишнего шага: он мне раз
говорил, что скорее сделает одолжение
врагу, чем другу, потому что это значило бы продавать свою благотворительность, тогда как ненависть только усилится соразмерно великодушию противника.
Он был большой
враг всякой оригинальности,
говоря, что оригинальность есть уловка людей дурного тона.
— Не обманывай, рыцарь, и себя и меня, —
говорила она, качая тихо прекрасной головой своей, — знаю и, к великому моему горю, знаю слишком хорошо, что тебе нельзя любить меня; и знаю я, какой долг и завет твой: тебя зовут отец, товарищи, отчизна, а мы —
враги тебе.
Катерина. Не жалеешь ты меня ничего!
Говоришь: не думай, а сама напоминаешь. Разве я хочу об нем думать; да что делать, коли из головы нейдет. Об чем ни задумаю, а он так и стоит перед глазами. И хочу себя переломить, да не могу никак. Знаешь ли ты, меня нынче ночью опять
враг смущал. Ведь я было из дому ушла.
К тому же не был он (по его выражению) и
врагом бутылки, то есть (
говоря по-русски) любил хлебнуть лишнее.
Схватка произошла в тот же день за вечерним чаем. Павел Петрович сошел в гостиную уже готовый к бою, раздраженный и решительный. Он ждал только предлога, чтобы накинуться на
врага; но предлог долго не представлялся. Базаров вообще
говорил мало в присутствии «старичков Кирсановых» (так он называл обоих братьев), а в тот вечер он чувствовал себя не в духе и молча выпивал чашку за чашкой. Павел Петрович весь горел нетерпением; его желания сбылись наконец.
—
Враг у врат града Петрова, — ревел Родзянко. — Надо спасать Россию, нашу родную, любимую, святую Русь. Спокойствие. Терпение… «Претерпевый до конца — спасется». Работать надо… Бороться. Не слушайте людей, которые
говорят…
— Я не знаю, какова роль большевиков в этом акте, но должен признать, что они —
враги, каких… дай бог всякому! По должности я имел удовольствие —
говорю без иронии! — удовольствие познакомиться с показаниями некоторых, а кое с кем беседовать лично. В частности — с Поярковым, — помните?
— Да, — тут многое от церкви, по вопросу об отношении полов все вообще мужчины мыслят более или менее церковно. Автор — умный
враг и — прав, когда он
говорит о «не тяжелом, но губительном господстве женщины». Я думаю, у нас он первый так решительно и верно указал, что женщина бессознательно чувствует свое господство, свое центральное место в мире. Но сказать, что именно она является первопричиной и возбудителем культуры, он, конечно, не мог.
— Народ —
враг человека! Об этом
говорят вам биографии почти всех великих людей.
Клим видел, что обилие имен и книг, никому, кроме Дмитрия, не знакомых, смущает всех, что к рассказам Нехаевой о литературе относятся недоверчиво, несерьезно и это обижает девушку. Было немножко жалко ее. А Туробоев,
враг пророков, намеренно безжалостно пытался погасить ее восторги,
говоря...
— Война уничтожает сословные различия, —
говорил он. — Люди недостаточно умны и героичны для того, чтобы мирно жить, но пред лицом
врага должно вспыхнуть чувство дружбы, братства, сознание необходимости единства в игре с судьбой и для победы над нею.
— Как много и безжалостно
говорят все образованные, —
говорила Дуняша. — Бога — нет, царя — не надо, люди —
враги друг другу, все — не так! Но — что же есть, и что — так?
— Приятно было слышать, что и вы отказались от иллюзий пятого года, —
говорил он, щупая лицо Самгина пристальным взглядом наглых, но уже мутноватых глаз. — Трезвеем. Спасибо немцам — бьют. Учат. О классовой революции мечтали, а про врага-соседа и забыли, а он вот напомнил.
— Нет, извините. Если Плеханов высмеивает пораженцев и Каутский и Вандервельде — тоже, так я
говорю: пораженцев — брить! Да-с. Брить половину головы, как брили осужденным на каторгу! Чтоб я видел… чтоб все видели — пораженец, сиречь —
враг! Да, да!
Я прямо
говорю, я прямо
говорю: я был вам
враг, но я нашел в вас благороднейшее существо!
— Мне гораздо лучше было совсем не приезжать сюда, —
говорил Привалов. — Зачем ты писала то, чего совсем не чувствовала?.. По-моему, нам лучше быть друзьями далеко, чем жить
врагами под одной кровлей.
Это и теперь, конечно, так в строгом смысле, но все-таки не объявлено, и совесть нынешнего преступника весьма и весьма часто вступает с собою в сделки: «Украл, дескать, но не на церковь иду, Христу не
враг» — вот что
говорит себе нынешний преступник сплошь да рядом, ну а тогда, когда церковь станет на место государства, тогда трудно было бы ему это сказать, разве с отрицанием всей церкви на всей земле: «Все, дескать, ошибаются, все уклонились, все ложная церковь, я один, убийца и вор, — справедливая христианская церковь».
Я,
говорит, становлюсь
врагом людей, чуть-чуть лишь те ко мне прикоснутся.
— Именно! Ура! Вы пророк! О, мы сойдемся, Карамазов. Знаете, меня всего более восхищает, что вы со мной совершенно как с ровней. А мы не ровня, нет, не ровня, вы выше! Но мы сойдемся. Знаете, я весь последний месяц
говорил себе: «Или мы разом с ним сойдемся друзьями навеки, или с первого же разу разойдемся
врагами до гроба!»
«Господа присяжные заседатели, вы помните ту страшную ночь, о которой так много еще сегодня
говорили, когда сын, через забор, проник в дом отца и стал наконец лицом к лицу с своим, родившим его,
врагом и обидчиком.
Должность камердинера, дворецкого и буфетчика занимает семидесятилетний слуга Поликарп, чудак необыкновенный, человек начитанный, отставной скрипач и поклонник Виотти, личный
враг Наполеона, или, как он
говорит, Бонапартишки, и страстный охотник до соловьев.
— И сам ума не приложу, батюшка, отцы вы наши: видно,
враг попутал. Да, благо, подле чужой межи оказалось; а только, что греха таить, на нашей земле. Я его тотчас на чужой-то клин и приказал стащить, пока можно было, да караул приставил и своим заказал: молчать,
говорю. А становому на всякий случай объяснил: вот какие порядки,
говорю; да чайком его, да благодарность… Ведь что, батюшка, думаете? Ведь осталось у чужаков на шее; а ведь мертвое тело, что двести рублев — как калач.
— Молчи. Я запрещаю тебе
говорить, если не хочешь иметь меня вечным своим
врагом, если не хочешь потерять мое уважение.
Начните с родителей. Папаша желает, чтоб Сережа шел по гражданской части, мамаша настаивает, чтоб он был офицером. Папаша
говорит, что назначение человека — творить суд и расправу. Мамаша утверждает, что есть назначение еще более высокое — защищать отечество против
врагов.
—
Враг меня возьми, если мне, голубко, не представилась твоя рожа барабаном, на котором меня заставили выбивать зорю, словно москаля, те самые свиные рожи, от которых, как
говорит кум…
— И не думайте! —
говорил он часто нам, — все, что ни скажет
враг господа Христа, все солжет, собачий сын! У него правды и на копейку нет!
— Клевета — с, ваше — ство, —
говорил Арепа, и его фигура изображала самое жалкое раболепие… —
Враги, ваше — ство… хотят меня погубить в ваших глазах…
— Бабушка тебя боится, она
говорит — чернокнижник ты, а дедушка тоже, что ты богу —
враг и людям опасный…
Иногда он неожиданно
говорил мне слова, которые так и остались со мною на всю жизнь. Рассказываю я ему о
враге моем Клюшникове, бойце из Новой улицы, толстом большеголовом мальчике, которого ни я не мог одолеть в бою, ни он меня. Хорошее Дело внимательно выслушал горести мои и сказал...
Великий Инквизитор у Достоевского,
враг свободы и
враг Христа,
говорит с укором Христу: «Ты возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел он за Тобой, прельщенный и плененный Тобою».
Иной вполголоса
говорил: — Он усмирил внешних и внутренних
врагов, расширил пределы отечества, покорил тысячи разных народов своей державе.
«
Враг рода человеческого, —
говорит, — всяким соблазном соблазняет нас, всяким прельщением»…
— Полуэхту Меркулычу сорок одно с кисточкой, —
говорил Морок, встречая без шапки своего заклятого
врага. — Сапожки со скрипом у Полуэхта Меркулыча, головка напомажена, а сам он расповаженный… Пустой колос голову кверху носит.
Сейчас пробежал телеграфическое известие из Ирбита, что Балаклава взята нашими и что 3 т.
врагов легло на месте. Ура! будем ждать 18 № «Московских ведомостей».
Говорят, это там подробно рассказано. — Минеев, впрочем, должен быть у нас прежде этого листка. Я сказал, потому что меня эта новость расшевелила, и потом уже придумал, что вы ее сами услышите.
— Какой вы вздор
говорите, доктор! Вы сами себе первый
враг.
Я почтительно кланяюсь и, опираясь на саблю,
говорю: «Я счастлив, великий государь, что мог пролить кровь за свое отечество, и желал бы умереть за него; но ежели ты так милостив, что позволяешь мне просить тебя, прошу об одном — позволь мне уничтожить
врага моего, иностранца St — Jérôme’а.
— Да с Симоновым-с, — отвечал Ванька, не найдя ни на кого удобнее своротить, как на
врага своего, — с ним барин-с все разговаривал: «В Ярославль,
говорит, я не хочу, а в Москву!»
— Да, ты, ты! Ты ему
враг, тайный и явный! Ты не можешь
говорить о нем без мщения. Я тысячу раз замечала, что тебе первое удовольствие унижать и чернить его! Именно чернить, я правду
говорю!
— Нет, мой друг; Савва Силыч — он ее из воспитательного привез — очень правильно на этот счет рассуждал. Хорошенькая-то,
говаривал он, сейчас рядиться начнет, а потом, пожалуй, и глазами играть будет. Смотришь на нее — ан враг-то и попутал!
— Верно! В суде совершенно открыто
говорят, что приговор уже готов. Но что же это? Правительство боится, что его чиновники мягко отнесутся к его
врагам? Так долго, так усердно развращая своих слуг, оно все еще не уверено в их готовности быть подлецами?..
— Крестьяне! Ищите грамотки, читайте, не верьте начальству и попам, когда они
говорят, что безбожники и бунтовщики те люди, которые для нас правду несут. Правда тайно ходит по земле, она гнезд ищет в народе, — начальству она вроде ножа и огня, не может оно принять ее, зарежет она его, сожжет! Правда вам — друг добрый, а начальству — заклятый
враг! Вот отчего она прячется!..
Маленький Михин отвел Ромашова в сторону. — Юрий Алексеич, у меня к вам просьба, — сказал он. — Очень прошу вас об одном. Поезжайте, пожалуйста, с моими сестрами, иначе с ними сядет Диц, а мне это чрезвычайно неприятно. Он всегда такие гадости
говорит девочкам, что они просто готовы плакать. Право, я
враг всякого насилия, но, ей-богу, когда-нибудь дам ему по морде!..
Это, ваше благородие, всё
враги нашего отечества выдумали, чтоб нас как ни на есть с колеи сбить. А за ними и наши туда же лезут — вон эта гольтепа, что негоциантами себя прозывают. Основательный торговец никогда в экое дело не пойдет, даже и разговаривать-то об нем не будет, по той причине, что это все одно, что против себя
говорить.
Ненавистник-одиночка, не скрываясь,
говорит: я твой
враг, и ты ничего, кроме ежовых рукавиц, от меня не жди!
И та выходит и…
враг ее знает, что она умела глазами делать: взглянула, как заразу какую в очи пустила, а сама
говорит...
Теперь, когда уровень требований значительно понизился, мы
говорим: «Нам хоть бы Гизо — и то слава богу!», но тогда и Луи-Филипп, и Гизо, и Дюшатель, и Тьер — все это были как бы личные
враги (право, даже более опасные, нежели Л. В. Дубельт), успех которых огорчал, неуспех — радовал.
Надобно было иметь нечеловеческое терпенье, чтоб снести подобный щелчок. Первое намерение героя моего было пригласить тут же кого-нибудь из молодых людей в секунданты и послать своему
врагу вызов; но дело в том, что, не будучи вовсе трусом, он в то же время дуэли считал решительно за сумасшествие. Кроме того, что бы ни
говорили, а направленное на вас дуло пистолета не безделица — и все это из-за того, что не питает уважение к вашей особе какой-то господин…
— Схожу-с! — повторил капитан и, не желая возвращаться к брату, чтоб не встретиться там впредь до объяснения с своим
врагом, остался у Лебедева вечер. Тот было показывал ему свое любимое ружье, заставляя его заглядывать в дуло и
говоря: «Посмотрите, как оно, шельма, расстрелялось!» И капитан смотрел, ничего, однако, не видя и не понимая.